Наша страна на пороге 75-летия Победы над фашистской Германией и ее приспешниками в Великой Отечественной войне.
Нет в России человека, пусть даже только что родившегося на божий свет, у которого кто-то в роду не защищал Родину в 1941-1945 годах.
Я родился вскоре после войны, я сын солдата, в сорок первом отступавшего к Москве, а в сорок пятом вошедшего с боями в Берлин, и в числе немногих односельчан возвратившегося домой живым. У отца были боевые награды, но он не то, чтобы не надевал их когда-то, он ни разу не брал в руки. Они (хорошо помню) хранились в сундуке, в скрынке, а потом исчезли неведомо куда. Ни у отца, ни у других солдат – односельчан я никогда не видел на груди боевых наград. А они были у всех. 9 мая долгие годы не было праздником, в честь ветеранов никаких торжественных мероприятий не устраивалось, в школе тоже молчали об этой великой дате. В детстве боевые награды я видел на груди один лишь раз, но не у бойца, а у шестилетнего мальчишки.
Иду я как-то по деревенской улице (было мне в ту пору лет четырнадцать), а навстречу мне пылит босыми ногами Витька, сынишка Ивана Филимоновича, которого «за глаза» добродушно называли колченогим. После тяжелого ранения у него в колене не сгибалась нога, но он регулярно ходил на работу в колхоз. Когда Витька поравнялся со мной, я увидел, что к его выгоревшей на солнце ситцевой рубашонке приколоты боевые награды: орден Славы и медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».
- Где взял? – спрашиваю.
- Дома, в сундуке, - отвечает.
- Все прицепил?
- Не - е, там еще остались.
Я начал работать в колхозе лет с двенадцати: возил на телеге на поля навоз, сено в стога во время сенокоса. В минуты отдыха я подсаживался к мужикам и слушал их разговоры. Говорили они о чем угодно, только не о войне, в которой участвовали. Никогда ничего о своем боевом пути не рассказывал мне и отец. Я только видел в бане на его теле рубцы от былых ранений. О войне я знал из книжек: рассказов очень популярного в то время Л.Соболева, повестей о партизанах и разведчиках, красной нитью в которых была романтика подвига. В более широком смысле я понял войну, когда был призван на службу в Советскую армию. Служить мне выпало в Германии, в Берлине, три года. Там я увидел рейхстаг и рейхсканцелярию, где восседал Гитлер, и много братских могил. Только в боях за Берлин погибло двадцать восемь тысяч советских солдат и офицеров, а если добавить к ним искалеченных и раненых, то эта цифра составляла триста тысяч. А сколько городов было до Берлина, и наших, и чужих! Восемнадцатилетним юношей я увидел колючую проволоку, бараки, печи, одежду узников и прочие арестантские атрибуты фашистского лагеря смерти Заксенхаузен. Я понял, что война – это не только подвиги и слава, это кровь, мучения и смерть миллионов людей.
В Берлине я увидел памятник советскому воину-освободителю человечества от коричневой чумы, которой установлен в Трептов - парке. Никогда ранее и до сего дня более величественного памятника, посвященного героизму советского солдата, я не наблюдал. Двенадцатиметровая скульптура, установленная на искусственном холме, казалась мне выше всего, что существует на земле. Казалось, великий воин смотрит на всю планету из поднебесья. История создания памятника хорошо известна всем. Вскоре после войны в нашей стране, победившей фашизм, был объявлен конкурс, в котором участвовали многие тогдашние скульпторы. Победил проект Вучетича. Он взял за основу известный случай, произошедший в конце апреля 1945 года в Берлине. В городе шли ожесточенные бои. В одном из них русский солдат Николай Масалов увидел около моста трехлетнюю девочку, плачущую возле убитой матери. Недолго раздумывая, солдат пополз по простреливаемой со всех сторон брусчатке, чтобы ее спасти от неминуемой гибели. Немцы открыли по нему стрельбу. В ответ, как говорил потом сам Масалов, наши открыли огонь по ним со всех стволов. Это спасло ему жизнь. С девочкой в охапке, раненый в ногу, он приполз к своим. Но пуля могла попасть солдату не в ногу, а в голову.
Скульптура в Трептов – парке представляет собой русского солдата, левой рукой прижимающего к своей груди спасенную девочку, а правой – мечом рассекающую фашистскую свастику.
Будучи солдатом Советской армии, я несколько раз бывал в Трептов-парке, где всегда было очень много людей. Деревенский юноша, нигде не бывавший ранее, я впервые увидел темнокожих и других людей не европейской расы. Однажды я наблюдал, как к памятнику подошла группа американскихсолдат, человек в пятнадцать (их воинская часть находилась недалеко, за стеной в Западном Берлине). Это было в 1968 году в разгар холодной войны между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки. Все они, как по команде, сняли фуражки перед величественной скульптурой русского солдата.
Никогда еще я не гордился так, что являюсь гражданином великой страны, что я – русский. Всякий раз, находясь возле памятника, я не только восхищался подвигом солдата, спасшего в своем последнем бою немецкую девочку, я не соглашался с ним. Я возражал ему и спорил.
Спустя полгода после первого посещения Трептов – парка я побывал в гостях у одного немца. Этот немец 22 июня 1941 года пришел в нашу страну с автоматом, бесчинствовал и убивал, к сожалению, уцелел и спокойно жил в Берлине, столице Германской демократической республики, теперь уже не существующей. Меня, вопреки моему желанию, затащил к нему сержант, заместитель командира взвода, в котором я проходил службу, мой прямой командир. Когда и при каких обстоятельствах он с ним познакомился, я не интересовался. В квартире этого бывшего фашиста произошел любопытный случай. Эти два разновременные события (посещение памятника и в гостях у фашиста) я спустя многие годы объединил, как произошедшие в один день, и вот какая «Берлинская баллада» у меня получилась.
Мы возвращались в часть из Трептов - парка
Мы возвращались в часть из Трептов - парка
По городу, который был мне чужд.
И было мне невыносимо жарко
От солнца раскаленного и чувств,
Что в душу мою хлынули лавиной
Подобно снежной, что несется с гор.
Ей только восемнадцать с половиной
Моей душе, как выдержит напор?
Последний бой у русского солдата,
Прошедшего сквозь частокол смертей,
Ему домой живым вернуться надо
В деревню и обнять своих детей.
Зачем ему играть со смертью в прятки?
Ему шептать бы: «Господи, спаси!»
А он пополз по огненной брусчатке,
Чтоб девочку немецкую спасти.
Кого спасаешь? Она дочь фашиста.
Остановись, пожалуйста, солдат.
Шанс у тебя всего один на триста,
Что ты живой вернешься с ней назад.
Израненные липы шелестели,
Им было жаль бесстрашного бойца.
«Солдат! Фашисты детям не жалели
В твоей стране ни плети, ни свинца.
Они пришли к вам, словно волчья стая.
Ни у кого не дрогнула рука,
Когда детей, друг друга потешая,
В Бабий Яр бросали со штыка.
Их голодом морили в Ленинграде
Огромный город превращая в морг,
Но ты ползешь, какой награды ради?»
Я этого понять никак не мог.
На многолюдной улице у дома,
Где был во двор под аркою проход,
Сержант сказал мне, что его знакомый
Здесь на четвертом этаже живет.
- Зайдем к нему. Из глаз не делай копий,
Их острия в эсэсовца не тычь.
И, кстати, у него отличный кофий,
Пей и хвали, а не сиди, как сыч.
Меня к фашисту не затащишь взашей,
Хоть в клочья изорви на мне мундир,
Не соблазнишь и гречневою кашей,
Но был сержант прямой мой командир.
- Эсэсовца не трогать обещаю,
Глаз на него не буду поднимать,
Но только мне ни кофию, ни чаю
Решительно прошу – не предлагать.
Сержант пил с немцем кофе, я постился,
Как сдобный не дразнил меня калач,
Когда из смежной комнаты вкатился
Малыш трехлетний, как футбольный мяч.
А на лице смущения ни тени,
Мгновение всего помедлил и
Без лишних предисловий на колени
Солдатские вскарабкался мои.
Глазенки так в глаза мои смотрели,
Как будто и не русский я солдат,
А кто-то из своих на самом деле
Родной или двоюродный был брат.
Он на коленях у меня топтался,
Пыхтел, сопел упорно, но никак
Малыш не мог снять, сколько не пытался
С мундира моего гвардейский знак.
О том, как опасался он конфуза,
Мне мой сержант признается потом,
Что я с колен, как спрута, карапуза
Столкну на пол. Я думал о другом.
Когда свинец, на площади плясавший
В бою том, как осатанелый дождь,
Солдат советский, девочку спасавший,
Чья в этом пекле оказалась дочь.
Не думал и в мгновенья роковые эти
Лишь видел, что в опасности она.
И точно знал, что неповинны дети
Любых убийц в любые времена.
Я все ясней, яснее понимаю,
Что мальчик, сын эсэсовца, не враг,
Его к груди теснее прижимаю
И в мыслях возвращаюсь в Трептов – парк.
Где люд со всех материков теснится,
Ни шуток здесь, ни постного лица,
Одни сосредоточенные лица
Перед величьем русского бойца.
Мне пожимают руку чьи-то руки,
Глаза красноречиво говоря:
«Такое может сделать только русский
И больше в мире никакой солдат».
Том Иванов, д.Маньково
